Интервью Вероники Сурняевой с Александром Волковым специально для петербургского журнала Montok.
О КИТАЕ И ВЕРЕ
— Вы вернулись недавно из путешествия по юго-восточному Китаю, и это была не первая поездка в страну, а где вы были до этого?
—Я был в Гонконге, был в Тибете, причём с заходом из Непала, в общей сложности полтора месяца. Совершил кору вокруг Кайласа, был в столице Лхасе, застал ещё тот момент, когда китайцы не пробили дорогу через Тибет. Сейчас-то там уже асфальт. Это было аж в 2006 году, в предпоследний год перед тем, как они там всё раскурочили.
— Кора вокруг Кайласа— это тропа вокруг священной горы?
— Да. Я солидарен с некоторыми воззрениями буддизма, хотя религией особо не балуюсь.
— Вы атеист или всё-таки верите в высшие силы некие?
— Зачем верить в то, что есть? Люди своими воззрениями и молитвами действительно изменяют мир, и это можно почувствовать — по-моему, это очевидно. Мне приходилось бывать в разных местах, намоленных до такой степени, что там воздух звенит. Я несколько раз бывал в Амазонии, принимал в том числе участие в ритуальных церемониях местных индейцев. Я был в Йемене, на могиле пророка Худа, одного из наиболее почитаемых из тех, кто был ещё до Мухаммеда. В Иране был в ряде пунктов. Такие места спокойными не оставляют.
Тот факт, что я есть,— уже высшая сила. Когда ты по роду деятельности так или иначе связан со статистикой и начинаешь высчитывать вероятность собственного рождения, не говоря о куче событий в жизни, ты понимаешь: это невозможно. Но я же есть. Какой вывод? Кто-то помог. Я в 19 лет заболел туберкулёзом лёгких, от чего многие не выживают, прямо скажем. А поскольку это был 1991-й год, когда о лекарствах нормальных можно было забыть, то было «весело». Но через полгода я таки смог выбраться. С тех пор я сомнений никаких не имею. Так что назвать меня атеистом, наверно, нельзя, приверженцем какой-то религии тоже. Мне буддизм нравится потому, что всё, что придумала современная наука, в буддизме было освещено значительно раньше. И это, пожалуй, единственное мировоззрение (а не религия), которое не отрицает наличие других мировоззрений и религий, считает, что это частности одного большого мира.
—Обычно спустя время забываются мелкие подробности поездки, в голове остаётся некий цельный образ страны, основанный на ассоциациях: картинках, звуках, запахах, вкусах. Вот для вас Китай — это что?
— Это пагода с лапшой (смеётся). Вообще Китай нельзя рассматривать цельно. Если убрать шумовую завесу под названием «коммунистическая партия», то мы получим совершенно разные районы, народности, со своими традициями, со своим языком. В России этого нет, у нас единая страна, несмотря на кучу народностей. Китай больше обращён внутрь себя, нежели наружу, нет у него экспансии наружу, есть экспансия внутренняя. Пагода с лапшой — это ассоциация, относящаяся исключительно к юго-восточному Китаю. Тибет — это не Китай, главным образом ещё и потому, что тибетцы не могут выучить китайский, поскольку тибетский язык алфавитный, никак не иерографический. Это для них реальная проблема: очень много взрослых тибетцев, к сожалению, по-китайски даже общаться не могут. А в Гонконге европейскую систему наложили на китайский быт, получилось что-то такое оригинальное, своеобразное, скорее Японию напоминает, чем Китай.
— А кроме того, что огромный и разный, Китай —он какой?
— Он, знаете, как панда. Большой, толстый, сильный, но толкает брюхом мягко. Постараюсь пояснить: эта мощь, эта сила их, эта кропотливость — она просто видна. Ты видишь эти тысячи-тысячи китайцев, они дружелюбные, да. При этом ты понимаешь, что это безумное количество муравьёв, копошащихся на рисовых полях, — это сила. Даже когда людей не видишь, эта сила чувствуется везде, именно поэтому китайцы достаточно жёсткие: у них жёсткие проверки безопасности, суровые все из себя полицейские, а если судить по фильмам, то и мафия у них местная тоже — не забалуешь. Но путешественник, просто проезжающий по Китаю,— как горячий нож в масле. То есть всё вокруг тебя обтекается. Это удивительно! Казалось бы, если бы у нас была подобная концентрация народа, то гарантированно какие-то конфликты с незнакомыми людьми были бы.
— Чем ещё вас Китай удивил?
— Настолько плотно и глубоко погружаться в иероглифы мне не доводилось до этого, и, пожалуй, главное открытие этой поездки — что ничего смертельного в них нет. Оказывается, в этом можно разобраться. Можно тупо запомнить 20–30 изображений, причём не запоминать их как текст, как некий хитрый шифр. Просто воспринимайте это как картинку — такая вот абстракция, такой вот, блин, Пикассо! (смеётся) Вот этот Пикассо наваял сто тыщ миллионов картинок, но на самом деле для общения и понимания нужно всего 2500 иероглифов. Все остальные десятки тысяч —это сложные иероглифы, составленные из простых. Не так страшен чёрт, как его малюют.
О КРИТЕРИЯХ
— Почему выбрали именно этот регион и эти провинции?
— Курс рубля-то видели? Я не стал дожидаться дна, сразу отсёк варианты дорогие и сосредоточился на тех, которые будут возможны при любом состоянии. Таких направлений немного: это Юго-Восточная Азия, Иран и всё. Есть ещё парочка направлений, но там война. И когда я просматривал отзывы и отчёты о местах в юго-восточном Китае, я не нашёл ни одного, который был бы про декабрь и январь — совсем не сезон, без толп китайцев. У народа были диаметрально противоположные отзывы, что показательно. Не так много мест вообще в мире, где были бы настолько разные мнения об одном и том же. Китай ещё и этим удивляет. И мне очень хотелось самому по этим значимым местам проехать и составить своё мнение именно в пику сезону.
— А вообще, по каким критериями выбираете: вот сюда поеду, сюда не поеду, это буду смотреть, это не буду?
— Увидеть сразу всю страну невозможно. Поэтому изначально это всё-таки чувственная вещь. Смотришь картинки и понимаешь: да, место красивое, классное, но вот не цепляет. На другие картинки смотришь —тоже место красивое, думаешь: блин, я хочу это увидеть! Вторым пунктом, естественно, идёт проработка маршрута. Если у тебя маршрут с севера на юг, то ради какого-то одного места далеко на западе ты не поедешь. Окончательно маршрут корректируется все равно уже на месте. Чувства чувствами, а когда приезжаешь на место, эти чувства могут поменяться. Как говорится, не надо путать то, что на картинке, и то, что есть на самом деле.
Типичным примером я бы хотел привести «чудо света №1»—Мачу-Пикчу в Перу. Понятное дело, я хотел это увидеть, именно потому, что меня, признаться, страшно бесили картинки —практически все сняты с одного ракурса. Что, у места нет другой стороны? И я это сделал, я был на Мачу-Пикчу — к сожалению, ни одной фотографии не сохранилось, но это другое дело. Я там нашёл и ракурс интересный, посмотрел и понял, что место безумное раскрученное — ни о чём. Реально. Это такой вот пузырь мыльный. Для человека, который не знает истории и культуры, не вдается в какие-то исторические аспекты, не читает кучу научной информации (а я уже без этого не могу) — для него да, это такая квинтэссенция поздней инкской империи. А я проезжал мимо деревень, где видел крепости инкские, в том же Ольянтайтамбо, например, которые гораздо круче, интереснее и при этом совершенно не известны туристам. И поэтому когда я уже второй поехал в Перу, по примерно тому же маршруту, я Мачу-Пикчу просто исключил.
О ДЕТЯХ
— А почему те фотографии не сохранились?
— Была очень длинная экспедиция, двухмесячная, через шесть стран. И в Аргентине, в Буэнос-Айресе, на нас было нападение совершено, мы остались без денег, без паспортов. К сожалению, все материалы с той поездки утеряны. За исключением тех, которые остались здесь (указывает на голову). Если будет когда-нибудь вторая книга после эфиопской, она будет именно на основе того путешествия. Когда я второй раз поехал туда, я взял с собой старшую дочь, на тот момент ей было 13 лет. Представляете, в 13 лет поехать — месяц с лишним путешествовать по Южной Америке, пройти Перу, Боливию, Аргентину, пройти весь континент! У меня ребёнок мировоззрение, конечно, очень крепко поменял после всего этого дела. Это, пожалуй, самое важное. Это к вопросу о том, во что стоит вкладываться, имея в виду своих детей. Ребята, надо возить их с собой. То, что человек получает за пределами своей зоны комфорта, ему даёт такой богатейший опыт! Я всячески стараюсь своих детей — у меня их трое — возить.
—Как раз хотела спросить по поводу вашего проекта «путешествия с детьми». Как вы это придумали и как это всё происходит?
— Для меня поездки серьёзные начались, когда мне вообще 10 лет было. Я сам юношество провёл на Северном Кавказе, мама у меня до сих пор там живет. У нас пасека есть, не стоящая на месте, как в средней полосе, а нужно ездить от одних полей к другим, то есть она такая фургонная. Мне это очень нравилось, и я на этой пасеке летом зависал— за лето успевал исколесить вместе с пасекой добрую половину Северного Кавказа. Оттуда же моя увлеченность биологией и так далее. И потом, когда уже серьёзные пошли увлечения, с 1987 года я начал путешествовать. Понятное дело, тогда я мог путешествовать только в пределах Советского Союза, но тем не менее— шестая часть суши. И я в одном очень благодарен своим родителям. Когда пришла эта пора, когда я пришёл и сказал «мам, я вот там с пацанами собираюсь в горы на Кавказ», мать задала только два вопроса: как долго и сколько денег. Вот этого я, наверное, никогда не забуду, и это, пожалуй, было самое главное.
Эти два вопроса мне дали гораздо больше, чем многие-многие другие наставления. И поэтому когда появились у меня свои дети, то старшая — она такая моя копия, только в юбке (смеётся), Катерина,— я с ней первый раз серьёзно выехал опять-таки на Кавказ в её 7 лет. И я был сильно удивлён тому, что, оказывается, дети видят никак не хуже, чем взрослые, то окружение, ту атмосферу, и чувствуют никак не хуже. Они это видят совершенно иначе. И они тебе дополняют эту реальность, когда тебе рассказывают об этом, то есть они умеют внимание обращать на такие мелочи, которых ты никогда не увидишь, а для них это нечто большее. И удивительным образом место, в котором я был не один десяток раз, я увидел по-новому, когда поехал туда с дочерью. То есть весь прикол не только в том, что эта поездка ребёнку что-то дает, а она ещё и взрослому даёт не меньше. И в её 10 лет мы уже улетели в Непал,— даёшь Гималаи! (смеётся) — в её 13 мы уже путешествовали по Южной Америке.
Вторая дочь у меня немножко другого склада, ей больше подавай кружку кофе с круассаном, но она очень увлеклась историей древнего Средиземноморья, и мы начали выезжать с ней. Мы как-то взяли выехали на неделю в Стамбул. Это же прекрасно – неделя в Стамбуле! Один из моих самых любимых городов. Дальше, соответственно, слетали в Тунис, посмотрели на Карфаген, потом Кипр, потом Марокко, потом добрались, разумеется, и до Ирана.
Сын пока ещё слишком мелкий, чтобы такие вещи понимать, но при этом у него уже штампиков в паспорте достаточно (смеётся). Он уже и в том же Тунисе был, и на Кипре, и в Египте с Турцией, и в Сербии с Мальдивами.
— Почему вы считаете, что это необходимо?
— Когда я рассказываю друзьям о таких ощущениях, у них тоже дети есть, — это открытие, оказывается, для них. Людям у нас, даже если они и выезжают за рубеж, надо на пляжинг, где будет бухалинг, отдыхалинг и едалинг. Я утрирую. Либо шопинг. Мне просто жалко собственное время. Это то, чего никто не сможет мне дать. Любой мой час – он бесценен. Никто мне его не заменит. А детям не важно, сколько звёзд у отеля. Дети в этом отношении – это же золото. Единственное, что от вас требуется — это просто отвечать на вопросы ребенка и рассказывать ему, что же он видит вокруг.
Со старшей дочерью в деревне амазонских индейцев.
О ПОИСКАХ
— А парус одинокий что ищет в краю далёком? Что вы ищете в путешествиях?
—Я не ищу, потому что по большому счету я не путешественник, никогда не хотел им быть. Я исследователь. А исследовать мы начинаем с самого рождения. Некоторые просто рано заканчивают (смеётся). Какая цель? С каждой поездки я что-то новое притаскиваю в структуру своего мировоззрения, то есть если представить весь мир вокруг меня в виде сферы, он состоит из таких вот мозаик. И есть желание эту мозаику целиком сложить. А она бесконечная!
— А что важно?
— Я перестал верить тому, что пишут и говорят. Я понял, что мне проще и дешевле приехать на место, увидеть своими глазами, сделать свои выводы, нежели слушать то, что мне об этом говорят. У меня в соцсетях вы не увидите никаких политических постов, просто потому что мир по обе стороны от прицела другой — не такой, какой вы видите через окуляр этого прицела.
Вот одна из первых вещей, которые я вынес из поездок. Я ведь всё-таки осколок империи. Когда развалился Союз, я учился в университете и уже был достаточно сформированной личностью, чтобы переживать это как в какой-то мере личную трагедию. Да, была идеология, но при этом мы там видели и много хорошего, было к чему стремиться, чего хотеть и о чём мечтать. Когда всё это рухнуло, когда убрался железный занавес, казалось бы, должно было наступить счастье и благоденствие, а оказалось ровно наоборот. Оказалось, что мы-то типа живем в страшном дерьме и у нас ничего, кроме Гулага и Сталина, не было. Когда это всё обрушивается на людей, которые искренне верили, что мы-то чего-то стоили. Это всегда очень плохо. Когда поливают грязью всё, что делается в стране: говно-говно, дураки-дороги. И вот первое, что я вынес из своих поездок: когда я проехался по паре-тройке «жоп мира», я понял, что жопа-то далеко не в России. Я вдруг осознал, что мы на самом деле очень счастливые люди. Мы — именно мы, вот этот развалившийся Союз — относимся к тому самому золотому миллиарду. К тем немногим, кто способен нормально жить, общаться по интернету, водить своих детей в школы и сады, давать им образование, в конце концов, иметь кусок хлеба на вечер. Оказывается, 9/10 этой планеты этого не имеют.
— Девять десятых— именно такая цифра?
— Да! Вот в чём парадокс. И когда ты это начинаешь видеть, то все «либерастические» вопли для тебя перестают существовать. Можно это к чему угодно относить: к «великому заделу, созданному Союзом», «великому заделу, созданному империей, начиная с Петра I», да неважно.
— Наверное, поэтому у вас не бывает того «отходняка», депрессии, про которую обычно говорят люди после отпуска, видя, что «у нас не так, как у них».
— Да. Я не езжу по распальцованным Майами-Бич, не гуляю по голливудской «Аллее звёзд», не смотрю, в чём они там дефилируют. Я не вижу смысла и считаю неправильным ориентироваться на одну тысячную процента того населения, которая считает себя верхом. Жизнь на самой вершине пирамиды хороша только одним: окрестности видишь дальше. Но стоит хоть одному камешку ниже где-то дернуться — свалишься же. Люди почему-то этого не понимают. И путешествия — это прекрасный способ посмотреть и сделать свои собственные выводы по всему. Когда ты чётко понимаешь атмосферу, которая вокруг тебя, ты можешь и строить свою жизнь дальше, ты можешь направлять детей своих дальше, и вообще жизнь твоя приобретает глубокий смысл. Только ради этого уже стоит путешествовать.
— Где, по-вашему, самые открытые люди живут?
— Вообще очень много сюрпризов для меня было в Иране. Я был безумно поражён и удивлён вот такой открытости там. Казалось бы, мусульманская страна, люди в платках и так далее. Иран! Это потрясающе открытые люди. Это потрясающее гостеприимство. Просто вот, блин, передать не могу. Это единственная страна, где я чувствовал себя настолько в безопасности, что даже начинал париться по этому поводу.
ОБ ОПАСНОСТИ
— А вы попадали в ситуации, действительно опасные для жизни?
— Вот было вооружённое нападение в Аргентине. Да и в перуанской столице Лима тоже попадали в ситуацию не очень радостную, но, как ни странно, вопль «руссо!» всё спас. Русских в Перу не то что любят, там их скорее побаиваются, там бытует до сих пор мнение, что русские — это исключительно русская мафия и лучше лишний раз не связываться. В Эфиопии, когда я путешествовал в одиночку, о чём книжка сделана, — если бы не местный друг Абрахам, который в городке Дессие меня протащил сквозь толпу аборигенов и нашёл мне ночлег, я не знаю, чем бы всё закончилось. А так Бог миловал. Если ты достаточно открыт, если с тебя нечего брать, условно говоря, то и криминал тут не возникнет. Напряжённые ситуации, да, бывали — в Колумбии, например. Известно, что «Колумбия = наркотики», хотя это уже на самом деле неправда. Раньше вообще нельзя было ездить местными автобусами по Колумбии, потому что останавливали, грабили, специально выискивали туристов, брали в заложники — да, это было.
— В какие времена?
— Буквально ещё лет 10 назад. Мы же путешествовали с моим напарником уже позже, мы уже рискнули такими вещами. Всё равно автобусы останавливают, людей выводят, но на сей раз уже части военной армии. Они контролируют это дело. И несмотря на то, что это вроде как правильные пацаны, напряг довольно серьёзный, говорят исключительно на испанском. И когда стоят перед тобой люди с автоматами, там личных разговоров лучше не разводить, вопросов не задавать, а просто делать то, что они говорят. То есть ты вскрываешь свои чемоданы, показываешь, рассказываешь, понятно, что ты пытаешься всё перевести в мирное русло – это напряг, да, безусловно. Нас так пару раз вытаскивали, во многом спасало то, что мы путешествовали транзитом в Эквадор, и то, что мы русские, — всё-таки к русским там отношение хорошее. И тот факт, что я хоть что-то пытался говорить по-испански, суровые колумбийские мужики оценили.
Самое смешное, что прошёл месяц с той поры, мы уже прошли Амазонку, летели обратно «Люфтганзой» через Франкфурт (а в транзитной зоне ты всё равно проходишь досмотр ручной клади) — это был, конечно, тот ещё цирк, когда я свой фоторюкзак кинул на ленту, чтобы он прошёл через проверку. Сам прохожу, и тут – уиуиу! – всё врубается, красный свет, тут же выбегает такой бундес суровый, фрицы, гансы там всякие эти, с автоматами, со всеми пирогами, коммандос, оцепляют такие. И дядька, который проверял все эти сумки спрашивает: «Чьё?» – и показывает на мой рюкзачок. Я такой: «Ну, моё». И меня так аккуратненько под белы рученьки потащили в отдельную комнату.
— Что было?
— Меня попросили рассказать, кто я, откуда еду, чего, почему,— я, естественно, рассказываю. А там прям действительно спецы сидят, психологи какие-то, суровые армейские мужики — специальная комната оборудованная. И они за каждым движением твоих мышц следят. Ну, какой из меня террорист? Никакой. И я говорю: ну, вот еду из Колумбии, да вот мы путешествовали там, экспедиция. «А что внутри?» Как что — фотоаппарат, камера, флешки. «Открой». Открываю. Говорю, что могу включить, показать, снять пару кадров, пожалуйста, нет проблем. И они проводят специальной штукой, эта штука что-то там показывает. И говорят: ты знаешь, у тебя тут, блин, активный порох! Который использовался. Ты стрелял недавно? Я говорю: вообще в руки не брал автомат, не помню сколько лет. Я рассказал историю, что да, нас останавливали войска, так и так. Оказалось, что по прошествии месяца — 35 раз под воду попадали, под дождь — всё равно остались следы пороха. Когда военные колумбийские проверяли наш багаж, они брали всё это руками, брали мою камеру руками. Они-то с оружием, они стреляли. Представьте себе, какое следовое количество этого должно быть! Но всё равно зафиксировали. Это, кстати, ещё одна история реальная, после чего я очень скептически отношусь ко многим конспирологическим расследованиям. Когда мне говорят «ой, не удалось вычислить кого-то и чего-то», я говорю: ребят, я восемь химий прошёл в универе, я прекрасно знаю, какое следовое количество этого пороха могло остаться. Бесследно ничего не уходит.
О ФИЛОСОФИИ СУВЕНИРОВ
— Кстати, по поводу багажа. Вы везёте какие-нибудь сувениры из стран?
—Во-первых, самый главный сувенир — вот здесь, в голове. Это то, что я видел своими глазами. Во-вторых, это то, что я наснимал, и те тексты, которые я написал. Это самое главное, что я везу из страны. Возьмём книгу мою по Эфиопии — согласитесь, она ведь стоит любых сувениров? Я могу привезти то, что мне очень-очень понравилось, даже невзрачную вещь. Вот тарелка из Эфиопии, она сделана из соломы. Вот плод дерева, американские индейцы зовут это, простите, «обезьяним гондоном» (смеётся), я не мог это не взять, просто потому что такое характерное. Или вот эта огроменнейшая штука — всего лишь одно маленькое семечко знаменитого дерева сейба, которое по 120 метров высотой бывает, в Амазонии растет. То есть это вещи, не имеющие ценности для остальных. Вот, например, тоже…
— Камень?
— Выглядит, как камушек, но если бы вы его подержали в руках, вы сильно бы удивились — он очень тяжелый. Это кусок метеорита из структуры Ришат в Мавритании. Структура видна из космоса, до сих пор загадки возникают, как она возникла. Я не мог это не взять. Самое интересное, я периодически его использую вместо молотка.
Из Парагвая я привёз рубашки себе, они сделаны из местных лиан, совершенно по ощущениям потрясающие на теле, не потеешь в жару. Из Боливии я привёз вырезанную статуэтку, даже две, мужчины и женщины, инка, вырезанную местным мастером из местного дерева, причём он сидел при мне это вырезал. Например, пресловутые сувениры из эбонитового дерева из Кении я не привёз, хотя они стояли на каждом углу, потому что на самом деле они делаются на двух фабриках в Момбасе, а потом выдаются за ручную работу. В этом нет души. Когда оно всё в станке, засунул — вышло, это неинтересно. Я поэтому привёз из Кении маленького носорожка, из обычного дерева, у меня сын любит с ним играть, — сидел человек и сам вырезал.
С острова Тонгатапу в Океании привёз кое-что. Я просто шёл по берегу, рыбаки там ставили запруды для моллюсков, и один из них сидел на берегу и просто ножичком что-то наворачивал. Мне стало интересно, я подошёл, выяснилось, что мужик — самоучка, он чисто для себя, для друзей, знакомых из коровьих рогов вырезал фигурки. Но как он это делал! Насколько классно, насколько интересно! Вот киты, вырезанные из кости коровы. В это вложено часть души. Вот это я беру, потому что это ощущение уже лежит за гранью моих обычных фотографий и текстов. Иногда нужно взять это в руки — не просто посмотреть, как это сделано, а вспомнить историю, и тогда это обретает особый смысл. Только такие сувениры имеет смысл брать, на мой взгляд.
— Есть у вас мечта, связанная с путешествиями?
— Я вообще счастливый человек. Я мечтал попасть в Тибет. Попал. Я безумно хотел — такая розовая мечта была — попасть в Амазонию. Был неоднократно и с удовольствием поеду снова. Когда читал рассказы Тура Хейердала, думал: блин, остров Пасхи! Я был там. На Марс я не попаду уже в силу возраста, хотя, если бы у меня была такая возможность, я бы полетел.
Есть пара мест, куда бы я хотел уехать с исследовательской целью на полгода и больше. Одно из них —Папуа Новая Гвинея, весь остров. Это, пожалуй, последний большой участок суши, где ещё есть белые пятна, он ещё не исследован в плане растительности, животного мира и так далее. Это очень интересно, но, к сожалению, очень опасно.
Я бы хотел пройти до Южного полюса ,причем либо маршрутом Амундсена, либо маршрутом Скотта, а ещё интересней — с другой стороны этих маршрутов через нашу станцию «Восток». Это очень сложные места, там высота большая, 4000 м. Дойти до Южного полюса именно ногами, на лыжах. Понятно, что это требует безумных ресурсов, которых у меня нет, может, и не будет. По примерным подсчетам, это 120 тысяч долларов на человека. Это потребует месяца три самой проходки, и не знаю, сколько подготовки. Это глобальные вещи, которые мне интересны. Есть вещи помельче —и я думаю, что я их осуществлю.
